Спица. Ломачинский А.А.

Ну вот мы наконец и дошли до неё, до главной героини народного фольклора, мифической исполнительницы криминальных абортов. До Одной Бабки! Ну знаете «и тогда пошла Она к Одной Бабке...» На самом деле «одни бабки» такое дело практикуют крайне редко, и даже их консультативно-методическая помощь зачастую оказывается совершенно иной, чем об этом говорит молва.

Молодая женщина от этих старушек куда чаще слышит «Да рожала бы ты, милая, не бери грех на душу, не губи ребятёночка...», нежели «возьми земли с кладбища, да две жабы, да полынь-травы с придороги...» и т.д. по теме. Исторически, конечно, мы вполне допускаем, что во времена Ивана Грозного «одни бабки» только этим и занимались, в перерывах между нормальной повитушьей деятельностью или древне-акушерским родовспоможением, а также снятием сглаза и порчи. В наше время «одни бабки» полностью переквалифицировались в мирных пенсионерок, больше озабоченных уничтожением колорадского жука на огородах, нежели человеческих зародышей в матках. Хотя кое-какие носительницы этого средневекового ремесла всё ещё живы.

Это был туп молодой женщины. Если не смотреть на striae gravidarum – специфические растяжки кожи на животе, говорящие о перенесенной беременности больших сроков, то можно сказать, что это девушка. Ей шёл всего двадцать четвёртый год, а выглядела она и того моложе. Эти стрии, белесые зигзагообразные линии, сформировались около двух лет назад и к данному делу никакого отношения не имели – у неё был нормально рождённый ребёнок.

На вскрытии обнаружился весьма интересный синдром тромбоза печёночных вен, или синдром Budd-Chiari. Печень при этом напоминает мускатный орех – у того похожий рисунок на срезе. Вообще-то этот синдром - идиопатическая редкость, то есть когда причину тромбоза установить просто невозможно, однако в этом случае причина была, хотя и не совсем обычная по теориям патогенеза. Причиной такого тромбоза стал едва начавшийся, восходящий из малого таза перитонит, или воспаление брюшины, а вот самой главной первопричиной этого воспаления явился криминальный аборт, неудачно выполненный одной бабкой.

Тамара вышла замуж три года назад за парня, а точнее мужчину, намного старше себя. В селе Василя прозывали «Кулаком». В свои тридцать пять он умудрился отгрохать единственный на деревню двухэтажный дом, всегда имел относительно новую машину, коих сменил не одну, и вёл солидное хозяйство. К удивлению и зависти селян Кулак занялся «цветочной выгонкой», чрезвычайно трудоёмким и кропотливым делом. Он ездил на юга за тюльпановой луковицей, скупал её там мешками. За каждую штуку платил от пяти до пятнадцати копеек. А дома по несколько раз в году к нужному празднику «выгонял» в своей теплице разом по несколько тысяч тюльпанов.

Так, ценой своей жизни и ранее накопленных соков в тёплых, но голодных условиях короткого светового дня, маленькая луковка дарила людям прекрасный цветок, который тут же перепродавался цветочникам-лоточникам из Ленинграда от полтинника до полутора рублей. Ну а те с лотка ставили от рубля до трёх. Цепочка «производитель-продавец» считалась в Союзе абсолютно нелегальной, но и абсолютно не преследуемой, так как «частники» обеспечивали, наверное, 99% цветочного рынка. Числился Василий колхозным сторожем, где его мало кто видел. Наверное, зарплату за него получал председатель колхоза. Да и не нуждался Василий в казёной копейке, ему и своих рублей хватало.

Понятно, что в колхозе Василь был мужиком видным, но не в плане внешности. Маленький, щуплый, веснушчатый и белобрысый, с крупной залысиной и серыми, казавшимися прозрачными глазами, он на звание первого парня на деревне явно не тянул. Однако, будучи холостым, практически непьющим и самым богатым, он оставался очень завидным женихом. Мать Василя пилила его почти ежедневно, что кому это он все настроил и на что деньги копит, если ни семьи, ни детей у него нет. Жениться надо! Жить по-людски надо, счастливо и весело, а не одними трудами. Что ей толку с соседской зависти, если стала уж вон какой старой, отца его, мужа своего, уж схоронила, а тот и внуков не увидел. Наверное, и сама уж такого счастья не дождётся. Василий у неё был единственный сын. Давным-давно она сильно застудилась, и детей у неё больше не было. Оттого так хотелось старенькой матери внучат.

Наконец Василий сказал свое долгожданное «ладно, мать, наверное и вправду пора жениться». В их колхозе были одинокие женщины его возраста. В основном или оставшиеся в девках дурнухи и дуры, или вполне приличные селянки с детьми, рано «овдовевшие» из-за отсидок своих экс-мужей на зонах. Мужики туда залетали частенько, в основном из-за глупых преступлений по пьяной лавочке. Брать разведённую или дурнуху ему не хотелось. Тут и сосватали молодую Тамару.

До этого дня сама Тамарка смотрела на собственную перспективу весьма мрачно. Оставшись работать обычной птичницей в родной деревне, она ежедневно крутилась среди баб, зачастую тоже с частыми пьянками и скандалами. Мужиков вокруг не много, а свободных достойных претендентов нет совсем. Наиболее дельные парни предпочитали после армии подаваться на жительство в города. Деревня пустела и «взрослела», если судить по среднему возрасту оставшихся. Она не пошла бы за Василя из-за одних его денег, машины и красивого большого дома, если бы у неё была бы хоть какая-то иная любовь. Но такой не было, и, что самое мрачное, даже не предвиделось.

На сватное дело споро подрядилась Игнатьевна – известная деревенская сплетница и сводня. Будучи уже на пенсии, она мало уделяла внимания своему хозяйству, а муж её, «Дед Карасик», предпочитал больше рыбалку и излияния, нежели сельский труд. Сажали они меньше чем пол-огорода картошки, грядку капусты и немного иного овоща, мотивируя скудость своим возрастом. Большая половина двора была покрыта многолетним девственным бурьяном, местами уже с весьма высокими кустами бузины. Свиньи у них часто дохли от недосмотра, зато Игнатьевна умудрялась за день оббегать кучу дворов, собирая и разнося «новости».

О решении Василя она узнала от его матери первой и тут же подвела свой конструктив в виде предложения взять Тамарку. Игнатьевна прихватила пару бутылочек знаменитой сладкой бражки фирмы Деда Карасика и через час уже была на птичнике, где до конца рабочего дня перемывала эту возможность с самой Тамаркой. Для Тамары предложение оказалось полной неожиданностью. В свои двадцать один она не смотрела на тридцатипятилетнего Василя. Нет, пока никаких настоящих сватов не надо, дай месячишко подумать. И лучше бы было, если бы он сам пришёл. На селе давно уж отвыкли от такого посредничества, не крепостное же право на дворе, ей Богу. Так вот ему и передай!

Игнатьевна передала, «дописав» послание от себя, что мол девка не спит не ест, как Василя любит и о свадьбе мечтает. Был май, самое затишье в цветочных делах. Уже пошёл тюльпан и нарцисс с открытого грунта, и тепличникам можно было немного отдохнуть. В ближайшую субботу Василий отмыл до блеска свой «Жигуль» и предложил Тамаре съездить с ним в Ленинград. Просто так, без цели прогуляться, отдохнуть. Она согласилась, отстирала свои единственные джинсы и новую ветровку, пусть несколько заурядную, но имортную и яркую.

Рано утром они поехали. В привычном месте, в тихом дворике-колодце бросили машину, дальше на метро добрались в центр. Сходили в Эрмитаж, потом прошлись по магазинам Невского. В переходе Гостиного Двора какой-то спекулянт, вероятно, по простенькой Тамаркиной одежде опознав селян из глубинки, предложил импортные сапоги за двести рублей. Зарплата птичницы была около сотни. Тамара протестно замахала руками, но вступился Василий и предложил померять. Тут же зашли в боковой коридор Гостинного, где Тамара сунула ногу в сапог. Обувка по размеру, на ноге сидит так, что и разнашивать не придётся.

Спекулянт стал умолять поторопиться, крутить головой по сторонам, оглядываться, нет ли ментов. Однако Василий без всяких комплексов спросил: «Ты фарца или кидала? Второй-то сапог при тебе?». Фарцовщик обиженно достал из коробки второй сапог, а Василий две желто-серых бумажки с Лениным. Торг совершился, и Тамара стала обладательницей вещи, о которой и мечтать не могла. На танцах в их клубе все девчонки помрут от зависти!

Довольные, они ещё немного пошатались по Гостиному. Василь ходил из отдела в отдел, придирчиво выбирая подарки для будущих родственников. Наконец решил, что надо – уже к вечеру купил красивую кофту для Тамаркиной мамы и спиннинг для отца. Похоже дело серьезное, раз прям так сразу подарки родителям. После музея магазин окончательно вымотал, а к усталости присоеденился голод. Покушали в простой кафешке, выкидывать деньги на рестораны Василий считал глупостью – наедаешься так же, а дерут дорого.

Приехали домой поздно, уставшие, но довольные. Родители не спали, и подарки пришлось вручать тут же. Получив благодарности и приглашение к завтрему на обед, но отказавшись от чарки на посошок, Василь поехал домой. А на следующий день к трём дня, в новой белой рубашке и добротной кожаной куртке он снова пришел к ним в дом. Будущий тесть не стал ставить обычный самогон, а достал «беленькой казёнки», обычную бутылку русской водки. Василий признался, что пьянеет он быстро, поэтому пить особо не любит, но под уговоры потенциальных родственников бутылка быстро опустела. Сразу появилась вторая, которая под пельмени тоже быстро опустела. А тогда уже появился самогон.

Это оказалось выше Васькиных способностей, и через минуту после первой самогонной стопки он вылетел во двор, на свежий воздух. Земля крутилась, и его тошнило, правда, пока не до рвоты. Василя бережно подхватили под руки и повели в дом на кровать. Только он принял горизонтальное положение, как головокружение резко усилилось, к горлу подкатил комок, а ещё через секунду непьющий Василь громко блевал фонтаном в заботливо подставленный тазик. Официальное знакомство с семьей состоялось.

Ему было так плохо, что домой он не пошёл, с благодарностью приняв предложение полежать до завтра. Утром неистово болела голова, хотелось пить и было страшно открывать глаза. Но вот появился будущий тесть со стаканом «самгарита». Самогонка показалась сладковатой, – явный признак большого перепоя, - однако подействовала. Головная боль утихла, а на старые дрожжи быстро развезло до умеренно пьяного состояния. На поговорку тестя «один день пить, что воду рубить», прозвучавшую, как команду к продолжению банкета Василий ответил решительным отказом и пошёл домой. На все вопросы своей матери он ответил одной единственной фразой, что в тот дом ходить нельзя, если сдохнуть не хочешь, и снова завалился спать.

Однако фиаско не произошло. В понедельник, окончательно отойдя от пьянки, Василий подъехал к Тамаре на птичник, встретил её и отвез к себе домой. Старушка мать как-то старомодно, но осторожно, спросила, а знают ли Тамаркины родители, что она здесь, а то чего люди скажут... Василий обнял маму и просто сказал, что его меньше всего волнует, о чём говорят люди. Они пошли на второй этаж. Тамара впервые переступила порог дома Василя и поразилсь не только его размерами. Дом был полностью кирпичный, с громадными окнами, стены с моющимися обоями, на полу везде паркет, кухня и санузлы в кафеле, кругом батареи водяного отопления, как в городе.

Василий гордо водил её по своему хозяйству, рассказывая про чудо котёл, которому хватает трёх вёдер угля в сутки. Про туалеты с унитазами, про ванну и душ с горячей водой. Показывал импортную стиральную машинку и отдельную собственную канализацию, что заканчивалась в громадной крытой яме в конце огорода. Ей, привыкшей к насквозь продуваемому «теремку» с вонючей дыркой и еженедельным походам в их сельскую баню, к корыту для стирки и гремящим рукомойникам со льдом по утрам, всё это казалось чудом. Но главное, в доме не было печи! На кухне стояла обычная городская газовая плита, ясно что от баллона, а в зале первого этажа сложен большой красивый камин. Похоже, эта «печка» вообще девственной чистоты, по признанию Василя камин они почти никогда не топят.

Василь ничего не привирал, даже ни разу не погордился своими «умелыми руками», что делали все без исключения мужики, даже выполнив сущий пустяк, типа грубо сбитого курятника. Хозяин честно рассказывал, что когда дом строили, сам он делал очень немного – добывал материалы, платил работягам и кормил их, ну и иногда помогал в черновой работе, там сделать замес цемента или кирпичи поднести.

Они зажгли камин, уселись на красивый диван и придвинули к себе низкий столик. Стало тепло и уютно. О таком Тамара только читала в кижках «про буржуев» или видела в кино. «Сейчас он достанет бутылку какого-нибудь дорогого пойла и тонкие стаканы» - подумала Тамара, продолжая ассоциации. Василий достал книжки по цветоводству. Оказалось, это целая сложная наука, тонкости которой он постиг в совершенстве. Сорта и земляные смеси, температурный режим, специфика отопления и поддержания влажности... Всё настолько отличалось от её привычного «вскопали-посадили».

И ей захотелось здесь жить. Ей захотелось, чтобы её будущие дети игрались у красивого камина, а не у грязной растрескавшейся «голландки», дающей копоть и сырость. Ей захотелось по субботам ездить в Ленинград, а не отыскивать своего мужа по дворам и оврагам. Ей очень захотелось, чтобы деньги шли вот так, от каких-то малознакомых людей, а не авансом и зарплатой из окошечка сельсоветовской кассы. Много денег. Она не полюбила Василя, но она полюбила его жизнь и настрой его мысли. Слова его, в общем-то такие простые, отнюдь не казались нарочитым примитивом, чем так любили козырнуть их селяне. Заговорили о том, как жить богато, и Василь вдруг сказал:
- Ты знаешь, Тамара, а ведь самое дороге слово это «нет». «Да» - это очень дешёвое и плохое слово...