Спица. Продолжение.. Ломачинский А.А.

Тамарка испугалась. Наверное, Василий как-то странно намекает ей на некий символический ответ, который, если всё пойдет хорошо, ей придется ему давать. Или даже говорить прилюдно на свадьбе. Но всё оказалось куда сложнее. Дорогое «нет» и дешёвое «да» были основой «кулацкой» философии. Например Василий научился говорить «нет» всему тому, что его окружало. Это нет пьянкам и лени, нет дружкам, и нет просьбам со стороны о чем-нибудь за просто так. Он бережёт своё время, свой труд и свои деньги – и поэтому нет перекупщику с плохой ценой. Он торгуется, он не боится, что о нём плохо подумают. Он никогда не скажет «да», если какая-нибудь мелочь ему не до конца понятна. Он никогда не скажет «да», если есть хоть какая-то возможность его «обуть». Пусть он жадный, но он честный. Это его дело, и это его деньги. Он не любит говорить «да» другим. Но ей он это говорит...

Вот и вышла на улицу их помолвка. Сорока Игнатьевна споро разнесла её по дворам. К Тамаре стали подходить, с чем-то поздравляли, на что-то намекали. От людей в возрасте она постоянно слышала поговорку, что «старый конь борозды не портит». Туже самую поговорку она слышала и от сверстниц, правда с ехидным дополнением «но и глубоко не вспашет». Она смирилась. Она взяла пример с Василия, её перестало волновать, что про неё скажут люди.

Скоро сыграли свадьбу. Тамара не была девочкой и знала сладость любовных утех, пусть те и случались крайне редко. Однако до свадьбы она с Василем в постели не была. Да и после свадьбы, став полноправной хозяйкой в доме, она с трудом воспринимала себя его женой. Она очень уважала его, но как-то... Больше как отца, ну может не совсем так, тогда как некого старшего брата. В близости с Василём Тамара была предельно скована, хотя никогда не отказывала в его простеньких делах. Он делал их быстро, а она лежала под ним с закрытыми глазами. Ей не было противно, но ей и не было сладко. Ей было никак.

Она быстро забеременела и родила малыша, такого же щупленького и худенького, с жиденькими и белесыми как лён волосами, с такими же полупрозрачными серенькими глазками. Бабушка во внуке души не чаяла, постоянно сравнивала его с Василиём и говорила, что так похож, что сама бы с родным сыном перепутала. Мальчик был не капризный, хорошо брал грудь и особых хлопот не доставлял. Тамара считала себя вполне счастливой. А как сыну исполнилось полтора года, Тамара решила, что насиделась дома достаточно, оставила внука бабушке и вышла на работу на свой птичник.

За время Тамаркиного отсутствия все молодые птичницы поуходили, кто на ферму, кто в контору, а кто вообще уехал в город. Остались только сорокалетние. Месяца три шла обычная размеренная сельская рутина, но тут появился Гришка-цыган. Вообще-то о происхождении Григория ходило много легенд. Самая реальная гласила, что вроде его мать, Варька, сама чернявая со значительной помесью цыганской крови, нагуляла Гриню не то от грузина, не то от азербайджанца, когда ездила по путёвке куда-то на юга в дом отдыха. Муж у Вари сидел, а по освобождению к ней и возвращаться не стал. Жила Варька без родни, а без мужа стала совсем одинока – после «нагула» и родня бывшего мужа поотворачивалась. Вот и оставила себе нагулянного ребёнка, единственную опору на старость. Кличка Варька-цыганка породила кличку Гришка-цыган. А Гриня этой кличке соответствовал на все сто – озорной и бойкий, он был чернее смоли! Единственный такой среди умеренно-русого населения их деревни.

Она его прекрасно знала, ещё с сельской школы-восьмилетки. Он был младше её почти на три года, но известный на всю школу шалопай. После школы Гришка ушёл в сельхозучилище, когда Тамарка уже год работала на птичнике. В училище он был хулиган и двоечник, вечно влетающий в какие-то неприятные истории, и девчонки на него никогда серьезно не смотрели. Впрочем, он на них тоже. После училища Гришка с полгода успел поработать у них же на птичнике, а потом его забрали в армию. И вот теперь он вернулся и устроился к ним тем же механиком сельхозтехники.

Армия Гришку много чему научила. Он не только не забыл старое оборудование, но и понял как его чинить, притом весьма сносно. Вот чего до армии никогда Циган не делал, всё спихивал на дядю Антона, второго механика. Но Антон уже год, как работал с трактористами, и на птичник заходил редко. Оборудование старело и ломалось, а ремонтировать его было некому. С появлением Гришки дело быстро наладилось – пошли, казалось замершие навеки, транспортеры, закрутился кормоцех с его «рушалками» для зерносмеси и комбикормов. Бабья работа заметно облегчилась, стали выдавать больше яйца и птицы, повысилась зарплата.

Однако Гришку по-прежнему не уважали. Несмотря на свои дельные руки, он оставался тем же шалопаем – мог прогулять без причины, а, получив заплату, вовсю подражал «старшим по сроку службы», напивался до потери равновесия. Правда, запоев не допускал и остаток зарплаты отдавал мамке-Варьке, наверное чтоб сохранила от греха подальше.

И тут Гришка стал к Тамарке клеиться. Она ему раз чётко сказала, что по сравнению с её Василем Гришка просто никчемное дерьмо. Странно, но задиристый Гришка не обиделся. Он поджидал её у двери, а когда она входила, то прыгал и хватал её за сиськи или за задницу, ну прям как семиклассник. Тамара злилась, но не так чтоб сильно. Она никогда серьёзно не смотрела на него. Цыган лез целоваться, правда без какого-либо насилия, как бы в шутку постоянно признавался ей в любви. Тамарка все эти выходки списывала на то, что она единственная молодая птичница, и ему просто заигрывать больше не с кем.

Потом она стала его в наглую использовать – по её приказу Гришка таскал мешки с комбикормом, вывозил помёт, дробил мел и выполнял другую тяжёлую работу. Она стала в шутку позволять ему подержаться за сиську или легонько взять её за ягодицы. И вдруг в один момент она поняла, что нестерпимо хочет его. Пару дней она страшно боялась этого желания, а потом дала ему волю.

И тут случилось то, чего никогда с ней не было. Случился страшный кайф! До замужества у неё пару раз бывали оргазмы, но какие-то быстрые и поверхностные. Похоже, что роды что-то перестроили в её организме. Чувство было настолько сильным и долгим, что дрожь перешла в какие-то конвульсии, ей казалось что она проваливается в океан удовольствия. Тамаре страшно хотелось заорать. Она закусила рукав и едва сдерживалась.

Это было самое сильное чувство, самое приятное ощущение и самое высокое удовлетворение, когда-либо случавшееся за всю её жизнь. Она просто не знала, не представляла, что такое возможно у нормальной женщины. Нет, реально, такого не может быть! Но оно было.

На следующий вечер Тамара намекнула своему мужу, не хочет ли он чего? Она попросила его сильно «потрогать себя». Он старательно и долго тёр между губками, потом крутил пальцем вокруг дырочки, а молодая жена закрыла глаза и стала ждать возвращения своего блаженства. Ничего не произошло. Абсолютно ничего. Он попросился войти в неё, и она согласно кивнула головой. Все получилось как всегда, с самой первой брачной ночи. Никак. У неё на глаза навернулись слезы разочарования. Однако, даже воспоминания о вчерашней сладости ничуть не изменили Тамаркиного отношения к собственному мужу. Она нежно обняла его, это же отец её ребенка, её единственная и такая прочная опора в этом мире. Она вздохнула и заснула спокойной.

На птичнике она больше всего боялась, что все догадаются о её связях с Григорием. Она боялась, что Григорий сам сболтнёт по пьяни. Она боялась, что рано или поздно их элементарно застукают за этим делом. Она справедливо боялась всего, но давала ему всё чаще и чаще. Один раз, улучив редкий момент, когда они оказались на птичнике совершенно одни и полностью насладились друг другом, Тамара откровенно рассказала Гришке о своей проблеме с мужем и спросила его, в чем же секрет? Ведь Григорий не делал ничего особенного, ну разве что всегда любил минуты две-три потереть ей клитор. Она ведь просила своего мужа делать тоже самое, но от его ласк даже не завелась! Григорий сидел голый на мешке с комбикормом, и пытался понять проблему:
- Знаешь, Тамара, бабу, оно ведь... любить её надо! Чтоб баба выше, а мужик ниже.
Такого объяснения Тамара не поняла: - Это как? Верхом, что ли?
- Да нет, я не о позах. Я об этом... Ну... мораль, или как там оно по-культурному называется. Чтоб мужик слишком не выпендривался. Тогда баба ему не законфузится дать самым пошлым образом. Ты же мужа своего боишься! Ты же как с отцом родным спишь. Какой тут кайф? А я кто? Так, шалопай... Я тебя трахаю с любовью, но просто. И ты меня выше себя не ставишь, вот и разрешаешь себе подо мной кончать на полную.

Вдруг до Тамарки дошёл некий смысл такой деревенской сексологии, её непробиваемая логика и правда. Плевать, что она с Гришкой как простая сучка под кобельком, но куда страшнее было ощущение, что она не сможет переломить своё отношение к Василию. Однако семейная жизнь, комфорт, уют и достаток значили для неё слишком много, пожалуй, куда больше, чем возможность испытывать полноценные оргазмы. Она действительно ставит мужа на недосягаемую для себя высоту. Она не может себе позволить под таким кончать. Она лишь позволяет ему в себя излить, ровно для того, чтоб ему не было плохо. В мыслях она с ним не спит. А вот Цыган, это самая откровенная, самая пошлая фантазия наяву.

Тамара обняла своего сладкого Гришу-шалопая и попросила его уволиться. На следующее утро он уже сидел в Правлении, и высунув язык, писал заявление о переводе с птичника к механизаторам, мотивируя свои действия низкой зарплатой и сварливым бабским коллективом, где ему совершенно невозможно работать. Председатель просьбу удовлетворил, и Гришка отправился чинить трактора, полностью исчезнув из Тамаркиной жизни. На птичник вернулся молчаливый дядя Антон, у которого, пожалуй, уже и не стоит от пьянки и старости.

Однако беды не кончились – Тамара поняла, что беременна. Она не могла залететь от мужа, за последние два месяца была с ним лишь раз, тогда давно, перед последней менструацией, когда просила себя гладить и трогать. После этого он не настаивал, а ей было без надобности. Значит беременна она от Гришки-цыгана, и её ребенок будет кучерявым, чернявым и с большим носом. Доказать мужу, что это его ребёнок, будет невозможно, цыганская (или азербайджанская) кровь сильная. Надо сделать тайный аборт. Она вспомнила, как та же Игнатовна рассказывала про какую-то Захарьевну. Вроде живёт та на Седьмом Километре и делает аборты каким-то своим чудным методом, да так здорово, что лучше, чем в районной больнице у гинекологов – быстро и совсем не больно.

Седьмым Километром назывался маленький хуторок из двадцати дворов, и найти бабку Захарьевну оказалось совсем просто. Тамара пришла к ней в старую покосившуюся хату, где первые венцы сруба уже давно ушли под землю. Разноцветная крыша была явно «крыта по-бабски» – старая еловая дранка, какой уж не кроют лет этак тридцать, по верху кое-где прикрывалась толем и полосами рубероида. Тамара бережно несла пятьдесят рублей её собственных денег. Она никогда бы не посмела без спроса взять деньги у мужа, а тот совершенно не интересовался её зарплатой. Так у неё и скопился вполне приличный загашничек.

Захарьевна, или проще баба Люба, оказалась весьма подвижной бабулькой лет около семидесяти, может чуть больше. Тамара долго не могла приступить к делу, не могла решиться и рассказать о цели своего визита. Тогда баба Люба начала сама. Оказывается, с самого начала Отечественной войны она и её четыре сестры попали в оккупацию. Их отец погиб на фронте, а мать повесили немцы за связь с партизанами и как коммунистку-активистку. Заодно и выгребли абсолютно все продукты из их дома. Остались пять молодых девок от шестнадцати до двадцати трёх годков, и их старая бабушка. Еды у них совсем не было, и, чтобы не умереть с голоду, им пришлось побираться.

У своих взять было нечего, почти все так же голодовали, но можно было взять у немцев... за определённые услуги. Поэтому все они выжили, только вот периодически беременели. От этой напасти их избавляла родная бабка, баба Фрося, что померла в день со Сталиным. Поизбавляла, спасла внучек от стыда, а может и от лагерей. Как наши пришли, то СМЕРШ* про всякое такое тоже спрашивал. И ещё баба Фрося научила бабу Любу, тогда двадцатилетнюю девушку, как это делать.

С тех пор баба Люба многих девиц от сраму-то спасла, а вот самой в жизни не повезло – детей у неё нет. Да и муж бросил давно, когда Хрущев только пришёл. Да ты, дочка, не бойся – дело такое безопасное, и не больно совсем, мне баба Фрося два раза делала, в сорок первом и сорок втором, а после я и не пузатилась. Хоть и давно, а я помню хорошо, что никакой боли. Сделаю за минуту, и иди себе домой, а потом сама выкидыш родишь. Это чуть больнее, но тоже терпимо. Геморрой и то сильнее болит.

Суть метода была предельно проста. Девушке надлежало снять трусы и залезть на стол, над которым висела лампа. Следовало опереться на шею и лопатки, а руками подпереть поясницу, и упираясь локтями в стол, поднять зад как можно выше. В этом положении следовало полностью раздвинуть ноги в стороны, так широко, как это возможно. У рожавших срамное место открывается само, и «дырку на соске», что внутри влагалища, хорошо видно (так баба Люба описала маточный зев и шейку). А вот у нерожавших срамота полностью не открывается, и её надо открыть, хотя бы два пальца левой руки туда всунуть и раздвинуть, чтоб «сосок с маленькой дыркой» увидать. Шибко узенькая «дырочка на соске» у нерожавших.

После этого «в дырку через сосок» вводится обычная вязальная спица, которой в матке прокалывают плод. Это абсолютно не больно, идёт немного воды и почти нет крови. Всё, можно идти домой, плода уже убили, и выкидыш будет обязательно – матка мертвяков не любит. Ты рожала? Ну так вообще легко будет. Никто еще не жаловался. Что? Спицы боишься! Так чего её бояться – сейчас на карандаш ваты намотаем, одеколоном обольём, подожгём и спицу над пламенем прокалим, любая зараза сдохнет! Сколько беру? Да рублей пять за работу думаю не жалко...

Тамара положила перед Захарьевной пятьдесят рублей с обещанием молчать, что её у себя видела. Без лишних разговоров скинула трусы, улеглась на стол, задрала свой зад и лихо раздвинула ноги. Баба Люба прокалила спицу, а потом нагнулась к Тамаркиному хозяйству. Хоть та и рожавшая, но её «срамота не открылась». Тогда баба Люба как можно глубже в срамное место всунула два своих пальца и что было силы их развела. Наконец она увидела «сосок с большой дыркой» рожавшей женщины. В эту дырку она и кольнула спицей несколько раз. Особо больно не было, хотя порой низ живота пронизывали короткие, резкие приступы острой боли, напоминающие то, что бывает у дантиста, когда тот задевает нерв в больном зубе. Но такая боль длилась всего секунду. Ну вот, дочка, и все. Тамара села на край стола. Из нее действительно вытекло немного воды с прожилками крови. Где-то внизу чуть побаливало, но вполне терпимо. Она поблагодарила добрую бабу Любу и пошла домой.

Не знала баба Люба самых азов женской анатомии. Уж скольким она девушкам так «помогла», но совершала она действие весьма варварское, и с медицинской точки зрения абсолютно безграмотное. Матка относительно влагалища стоит под определенным углом. Это о самой что ни есть обычной здоровой матке. Бывают матки, у которых этот угол больше, наклон несколько иной, а то и вообще не в ту сторону, что в народе называют «загибом матки». В таких случаях последствия еще тяжелее будут.

Анатомически абсолютно не возможно, уколов спицей в зев, и следуя по направлению самой влагалищной трубки, пройти в маточную полость. Есть определенная вероятность зацепить плодный пузырь и выпустить амниотическую, околоплодную жидкость, есть даже небольшая вероятность проткнуть плод, но основное действие получается совсем иным. Почти наверняка спица по прямой прокалывает шейку матки сразу в районе нижней губы зева, затем небольшой участочек самой маточной стенки и выходит в пространство в нижнем тазу между маткой и прямой кишкой. Очень большая вероятность проколоть саму прямую кишку и вызвать каловый перитонит.

Но в случае с Тамарой этого не произошло. Прямую кишку баба Люба ей не проколола. Хватило той дряни, что была на бабкиных пальцах, всунутых в Тамаркино влагалище. В пространстве между маткой и прямой кишкой пошёл перитонит, который полез вверх, где отток венозной крови с бактериальными токсинами идёт прямо в печень. От этих токсинов печёночные вены затромбировались. Нарушился кровоток во всей брюшной полости, и полностью отключилась функция очистки крови от ядов и продуктов распада организма (чем печёнка и занимается, и для чего она, собственно, нам и нужна).

Тамара без приключений добралась домой, а там почувствовала боль по всему животу и слабость (во всей её требухе кровь остановилась). Потом начало угнетаться сознание, так как организм стал ещё самоотравляться. Вызвали «Скорую». Когда врач приехал, то решить, что же произошло с больной, было практически невозможно. Состояние было тяжёлым. Её постарались отвезти в Ленинград, но она умерла по дороге.

А на бабу Любу нам Игнатовна помогла выйти. Как только следователь спросил, не знает ли она, кто тут в округе мог молодой женщине матку проколоть, так та и привела по адресу. Бабка Любка поотпираться решила, да без толку – и смывы со стола, и сама спица следы биологического материала имели, кстати, идентичного с Тамаркиным. Бабулю посадили, Тамарку похоронили, а Василий остался доживать свой век бобылём.

А ведь часть и его вины в этом есть! Разве трудно было с первой брачной ночи спросить свою жену, хорошо ли ей с ним? Не стесняясь обсудить, кончает ли она? Действительно, самое дорогое слово - «нет», особенно когда его не говорят.

__________
*Смерть Шпионам, отдел НКВД времён Великой Отечественной войны